Вопрос ощущения трагической вины – один из самых острых вопросов второй половины XX-го века. Именно он во многом сформировал современный польский театр, так же как и большую часть немецкой культуры…. Практически каждый студент Германии на подсознательном уровне несёт в себе тяжесть вины за фашизм 30-х – 40-ых годов, к которому он не имеет никакого отношения. Разговоры об отцах и дедах становятся неловкими, сознание отрицает подобные разговоры и воспоминания, будто бы закрывая их непроницаемой тканью времени.
Михаил Калужский, взявший к постановке книгу Дана Бар-Она «Груз молчания: Дети третьего Рейха», стал, пожалуй, первым московским режиссёром, затронувшим тему вины за зло, совершённое не тобой. И это вовсе не единственный мотив спектакля. Мы видим перед собой спокойно сидящего в центре сцены интервьюера, который задаёт вопросы развёрнутым к нам спиной людям. Они сидят в полумраке, мы видим их лица на видеопроекции, но эти лица не видят ничего, кроме интервьюера. Из вопросов и ответов, мы скоро узнаём, что оба героя – дети служителей Рейха: девушка – дочь создателя и руководителя германского трудового фронта Роберта Лейя, а мужчина, с гордостью носящий в детстве форму гитлерюгент – сын немецкого священника. И здесь рождается вопрос более трагический, нежели генетическое чувство вины. Мы понимаем, что в первую очередь героям стыдно за любовь, которую они отдавали своим родителям, и которую те отдавали им. Нельзя любить человека, который стал мировым палачом, и которого ненавидит весь мир, так же, как и нельзя не любить своего отца, даже если он в корне не согласен с твоей идеологией. Попытка разобраться в этой тяжёлой психологической ситуации, безусловно, жестока, но только сбросив себя этот немой завет, этот груз молчания, можно спокойно идти дальше, понемногу избавляясь от чувства чужой вины.
Чуклинов Максим
театральный критик